ИРЛАНДИЯ — МОИ ПЕРВЫЕ ДВА РОМАНА. 1841-1848.

Автобиография Энтони Троллопа, написанная Энтони Троллопом, входит в серию книг HackerNoon. Вы можете перейти к любой главе этой книги здесь. ИРЛАНДИЯ — МОИ ПЕРВЫЕ ДВА РОМАНА. 1841-1848 гг.

ИРЛАНДИЯ — МОИ ПЕРВЫЕ ДВА РОМАНА. 1841-1848.

На предыдущих страницах я дал краткий отчет о первых двадцати шести годах моей жизни — годах страданий, позора и внутреннего раскаяния. Боюсь, что мой способ изложения оставит представление просто об их нелепости; но на самом деле я был несчастен, иногда почти до смерти, и часто проклинал час, в который родился. У меня осталось ощущение, что на меня всегда смотрели как на зло, обузу, бесполезную вещь, как на существо, которого должны были стыдиться те, кто был с ним связан. И теперь я уверен, что в молодости меня так ценили. Даже те немногие мои друзья, которые нашли во мне определенную способность к удовольствиям, наполовину боялись меня. Я признаю слабость огромного желания быть любимым, сильного желания пользоваться популярностью среди своих товарищей. Ни один ребенок, ни один мальчик, ни один юноша, ни один юноша никогда не были менее такими. А я был так беден; и так мало способен переносить бедность. Но с того дня, как я ступил в Ирландию, все это зло покинуло меня. С тех пор у кого была более счастливая жизнь, чем у меня? Оглядываясь на всех, кого я знаю, я не могу коснуться ни одного. Но еще не все закончилось. И, помня об этом, помня, как велика агония невзгод, как сокрушает уныние деградации, как я сам подвержен страданиям, происходящим от презрения, - помня также, как быстро может пройти добро и прийти зло, - я часто снова испытываю искушение надеяться, почти молиться, что конец близок. Возможно, сейчас дела идут хорошо—

| «Sin aliquem infandum casum, Fortuna, minaris; n Nunc, o nunc liceatroughlem abrumpere vitam». | |----|

Несчастье настолько велико, что самый страх перед ним является сплавом счастья. Тогда я потерял отца, сестру и брата, а с тех пор потерял еще одну сестру и мать; но я еще ни разу не терял ни жены, ни ребенка.

Когда я сказал своим друзьям, что собираюсь с миссией в Ирландию, они покачали головами, но не сказали ничего, что могло бы меня отговорить. Думаю, всем моим друзьям было очевидно, что моя жизнь в Лондоне не удалась. Моя мать и старший брат были в это время за границей, и с ними не посоветовались; они даже не знали вовремя о моем намерении протестовать против этого. На самом деле я ни с кем не советовался, кроме дорогого старого кузена, нашего семейного адвоката, у которого я занял 200 фунтов, чтобы помочь мне выбраться из Англии. Он одолжил мне деньги и посмотрел на меня жалостливыми глазами, качая головой. «В конце концов, вы правильно сделали, что ушли», — сказал он мне, когда я заплатил ему деньги несколько лет спустя.

Но тогда никто не думал, что я имею право уйти. Стать клерком у ирландского геодезиста в Коннахте с зарплатой в 100 фунтов в год в двадцать шесть лет! Даже я сам не считал это правильным, за исключением того, что было правильно все, что уводило бы меня от Главпочтамта и от Лондона.

Мои представления об обязанностях, которые мне предстояло выполнять, были очень смутными, как и мои представления об Ирландии в целом. До сих пор я проводил время, сидя за столом, либо сам писал письма, либо переписывал в книги написанные другими. Меня никогда не призывали делать что-то, что я не мог или не мог сделать. Теперь я понял, что в Ирландии мне предстояло стать заместителем инспектора почтовых отделений страны и что, помимо прочего, проверке будут подлежать счета почтмейстеров! Но поскольку никто другой не задавал вопроса о моей пригодности для этой работы, мне казалось, что это необязательно.

15 сентября 1841 года я приземлился в Дублине, не имея знакомых в деревне и имея всего два или три рекомендательных письма от брата-клерка из почтового отделения. Я научился думать, что Ирландия — это страна, где течет веселье и виски, где беспорядочность является правилом жизни и где разбитые головы считаются почетным знаком. Мне предстояло жить в местечке под названием Банагер на реке Шеннон, о котором я слышал, потому что оно когда-то было завоевано, хотя до сих пор оно побеждало все, включая дьявола. А из Банагера мне предстояло совершить инспекционные поездки, главным образом в Коннахт, но также и по полосе страны на востоке, что позволило бы мне время от времени добираться до Дублина. Я пошел в очень грязный отель и после ужина заказал пунш виски. В этом было волнение, но когда пунш утих, мне стало очень скучно. Мне казалось таким странным находиться в стране, в которой не было ни одного человека, с которым я когда-либо разговаривал или когда-либо видел. И мне суждено было спуститься в Коннахт и корректировать счета — судьба меня, никогда не учившего таблицу умножения и не вычислявшего сумму при делении столбиком!

На следующее утро я зашел к секретарю ирландской почты и узнал от него, что полковник Маберли прислал со мной очень плохую личность. Он не мог послать очень хорошее письмо; но я почувствовал себя немного обидно, когда этот новый хозяин сообщил мне, что ему сообщили, что я никчемный и, по всей вероятности, должен быть уволен. «Но, — сказал новый хозяин, — я буду судить о вас по вашим заслугам». С того времени и до того дня, когда я покинул службу, я ни разу не услышал ни слова порицания, и не прошло много месяцев, прежде чем я обнаружил, что мои услуги ценятся. Не прошло и года, как я приобрел репутацию очень хорошего государственного служащего.

Время прошло очень приятно. У меня было несколько приключений; два из них я рассказал в Сказках всех стран под именами О'Коноры из замка Конор и Отец Джайлс. из Баллимоя. Я не буду раскрывать каждую деталь этих историй, но основная суть каждой из них верна. Я мог бы рассказать многим другим людям того же характера, если бы это место было для них подходящим. Я узнал, что геодезист, к которому меня послали, держит свору гончих, и поэтому купил охотника. Я не думаю, что ему это понравилось, но он не мог жаловаться. Сам он никогда не ездил на гончих, а я ездил; и тогда и так началась одна из величайших радостей моей жизни. С тех пор я предан этому виду спорта, научившись любить его с любовью, которую сам не могу постичь или понять. Конечно, ни один человек не трудился над этим так, как я, и не охотился, преодолевая такие препятствия, как расстояния, деньги и естественные недостатки. Я очень тяжелый, очень слепой, был — в отношении охоты — бедным человеком, а теперь стал стариком. Мне часто приходилось ехать всю ночь вне почтовой кареты, чтобы на следующий день поохотиться. По правде говоря, я никогда не был хорошим наездником. И большую часть своей охотничьей жизни я провел под юрисдикцией государственной службы. Но уже более тридцати лет моим долгом было ездить на гончих; и я выполнил этот долг с упорной энергией. Ничто никогда не могло помешать охоте — ни написание книг, ни работа на почте, ни другие удовольствия. Что касается почты, то вскоре, казалось, стало понятно, что мне предстоит охота; и когда мои службы были вновь переведены в Англию, до меня не дошло ни слова о трудностях по этому поводу. Я писал на очень многие темы, и по большинству из них с удовольствием; но ни на какую тему я не испытывал такого восторга, как на охоте. Я вплетал его во многие романы — без сомнения, в слишком многие, — но я всегда чувствовал себя лишенным законной радости, когда характер повести не позволял мне написать главу об охоте. Возможно, больше всего меня порадовало описание бега на лошади, случайно взятое у другого спортсмена, - обстоятельство, произошедшее с моим дорогим другом Чарльзом Бакстоном, которого будут помнить как одного из членов Суррея.

В целом я вел очень веселую жизнь в Ирландии. Я постоянно перемещался и вскоре оказался в финансовом положении, которое было более богатым по сравнению с тем, что было в моей прошлой жизни. Ирландцы не убили меня и даже не разбили мне голову. Вскоре я обнаружил, что они добродушны, умны (рабочие классы гораздо умнее, чем в Англии), экономны и гостеприимны. Мы много слышим об их расточительности; но расточительность не в природе ирландца. Он пересчитает шиллинги в фунте гораздо точнее, чем англичанин, и с гораздо большей уверенностью получит с каждого фунта по двенадцать пенсов. Но они извращены, иррациональны и мало связаны любовью к истине. Я прожил среди них много лет, окончательно не покидая страну до 1859 года, и у меня была возможность изучить их характер.

Не пробыл я и двух недель в Ирландии, как меня отправили в маленький городок на крайнем западе графства Голуэй, чтобы подвести итоги счетов неплатежеспособного почтмейстера, выяснить, сколько он задолжал, и составить отчет о его платежеспособности. В наши дни такие счета очень просты. Они приспосабливаются изо дня в день, и геодезист почты к ним не имеет никакого отношения. В то время, хотя суммы, о которых шла речь, были небольшими, формы обращения с ними были очень сложными. Однако я пошел на работу и заставил этого невыполнившего свои обязательства почтмейстера научить меня пользоваться этими бланками. Затем мне удалось пополнить счет, и я без труда сообщил, что он совершенно не в состоянии выплатить свой долг. Конечно, его уволили, но он был для меня очень полезным человеком. У меня больше никогда не возникало никаких затруднений в этом вопросе.

Но моей основной работой было расследование жалоб общественности на почтовые дела. Практикой офиса было и остается направление одного из своих служащих на место для встречи с жалобщиком и выяснения фактов, когда жалобщик достаточно энергичен или достаточно велик, чтобы быть хорошо услышанным. Для очень маленького объекта часто требуются большие расходы; но в целом система работает хорошо, поскольку возникает доверие, и в стране создается ощущение, что у ведомства есть свои глаза, и оно держит их открытыми. Это занятие было очень приятным и для меня всегда легким, так как в конце требовало всего лишь написания отчета. В этом бизнесе не было никаких счетов, никакого ведения книг, никаких необходимых манипуляций с многочисленными формами. Я должен рассказать об одной такой жалобе и расследовании, потому что ее результат, я думаю, стал символом многих.

Джентльмен из графства Каван горько жаловался на вред, причиненный ему каким-то вмешательством почтового отделения. Природа его недовольства в настоящее время не имеет значения; но это было так невыносимо, что он написал много писем, написанных самым резким языком. Он был очень разгневан и позволял себе то презрение, которое так легко разозлить сердитый ум. Это место было не в моем районе, но меня позаимствовали, молодого и сильного, чтобы я мог помнить о остроте его личного гнева. Была середина зимы, и я подъехал к его дому, загородной усадьбе сквайра, посреди снежной бури, когда уже темнело. Я ехал в открытой прогулочной машине из одного городка в другой; причина его жалобы заключалась в каком-то почтовом сообщении между ними. Мне, конечно, было очень холодно, очень мокро и очень неуютно, когда я вошел в его дом. Меня впустил дворецкий, но сам господин поспешил в холл. Я сразу начал объяснять свое дело. "Боже, благослови меня!" - сказал он, - ты промок насквозь. Джон, принеси мистеру Троллопе бренди и воды, очень горячей. Я снова начал свой рассказ о почте, когда он сам снял с меня шинель и предложил мне подняться в спальню, прежде чем я займусь делами. "Спальная комната!" - воскликнул я. Затем он заверил меня, что не выпустит собаку в такую ​​ночь, и меня провели в спальню, предварительно выпив бренди и воду, стоявшую у камина в гостиной. Когда я спустился, меня представили его дочери, и мы втроем пошли ужинать. Никогда не забуду его праведного негодования, когда я снова поднял вопрос о почте по поводу отъезда молодой дамы. Был ли я таким готом, чтобы смешивать вино с бизнесом? Итак, я выпил вино, а затем услышал пение молодой леди, пока ее отец спал в своем кресле. Я провел очень приятный вечер, но мой хозяин был слишком сонный, чтобы услышать что-либо о почте той ночью. Мне было совершенно необходимо уйти на следующее утро после завтрака, и я объяснил, что этот вопрос нужно обсудить тогда. Он покачал головой и заломил руки с явным отвращением, почти в отчаянии. «Но что мне сказать в моем отчете?» Я спросил. «Все, что пожелаете», сказал он. — Не жалейте меня, если хотите себе оправдания. Вот я целый день сижу — делать нечего, а письма писать люблю. Я сообщил, что г-н... теперь вполне удовлетворен почтовым устройством своего округа; и я почувствовал легкое сожаление о том, что мне пришлось отнять у моего друга его профессию. Возможно, ему удалось возглавить Совет по закону о бедных или атаковать акциз. На почте о нем больше ничего не было слышно.

Я проработал с охотничьим инспектором в Банагере три года, в течение которых в Кингстауне, на водопое недалеко от Дублина, я встретил Роуз Хезелтайн, женщину, которая с тех пор стала моей женой. Помолвка состоялась, когда я прожил всего год в Ирландии; но прежде чем мы смогли пожениться, оставалось еще два года. У нее не было состояния, а у меня не было никакого дохода, кроме того, что получал от почты; и еще оставалось несколько долгов, которые, без сомнения, были бы выплачены раньше, если бы не покупка лошади. Когда я прожил в Ирландии почти три года, мы поженились 11 июня 1844 года; и, возможно, мне следовало бы назвать этот счастливый день началом моей лучшей жизни, а не днем, когда я впервые приземлился в Ирландии.

Хотя в течение этих трех лет я был достаточно весел, но не совсем счастлив. Охота, пунш виски, бурная ирландская жизнь, о которой я мог бы написать томик, если бы это было место, чтобы рассказать их, - постоянно вытесняли из моей головы все еще лелеемую решимость стать писателем романов. Когда я приехал в Ирландию, я ни разу не взялся за перо; и я не сделал этого, когда обручился. А когда я женился, мне тогда было двадцать девять лет, и я написал только первый том своего первого произведения. Эта постоянная отсрочка рабочего дня была для меня большим горем. Я определенно не сидел без дела на своем новом месте. Я изучил свою работу, так что все, кого это касается, знали, что она в моих руках в безопасности; и я занимал позицию совершенно противоположную той, которой я всегда дрожал, пока оставался в Лондоне. Но этого было недостаточно, почти недостаточно. Я все еще чувствовал, что меня ждет карьера, если я только смогу заставить себя приступить к этой работе. Не думаю, что я сильно сомневался в своей интеллектуальной достаточности для написания читаемого романа. В чем я действительно сомневался, так это в своей отрасли и в возможностях рынка.

Энергия, необходимая для одновременного занятия двумя профессиями, дана не каждому, и лишь недавно я нашел энергию, необходимую для одной. Должны быть ранние часы, а я еще не научился любить ранние часы. Действительно, я был еще молодым человеком; но едва ли достаточно молод, чтобы поверить в себя и найти в себе силы изменить привычки своей жизни. И я слышал о трудностях публикации — предмете, о котором мне придется много говорить, если я когда-нибудь подведу итоги этих мемуаров. Я уже имел дело с издателями от имени моей матери и знал, что многим новичкам, способным написать рукопись, недоставало сил представить свой материал публике; то было сделано для победы в битве! Я уже выучил много книг – много хороших книг –

| «рожден, чтобы краснеть невидимо и тратить свою сладость на воздух пустыни». | |----|

Но все же во мне была сильна цель, и первая попытка была предпринята следующим образом. Я находился в маленьком городке под названием Драмсна, или, скорее, в деревне в графстве Литрим, где почтмейстер немного огорчился из-за своих денег; и мой друг Джон Меривейл гостил у меня день или два. Гуляя по этой самой неинтересной стране, мы свернули через пустынные ворота, по заросшей травой аллее, пока не подошли к современным развалинам загородного дома. Это было одно из самых меланхоличных мест, которые я когда-либо посещал. Я не буду описывать это здесь, потому что я сделал это в первой главе моего первого романа. Мы бродили по этому месту, внушая друг другу причины страданий, которые мы там видели, и пока я все еще находился среди разрушенных стен и обветшалых балок, я сочинил сюжет Макдермотов из Балликлоран. Что касается самого сюжета, то я не знаю, чтобы я когда-либо создавал его настолько хорошо или, по крайней мере, настолько пафосно. Я сознаю, что у меня не получилось рассказывать, так как еще не изучил искусство. Тем не менее, Макдермоты — хороший роман, и его стоит прочитать любому, кто хочет понять, какой была ирландская жизнь до картофельной болезни, голода и законопроекта об обремененных поместьях.

Когда мой друг ушел от меня, я приступил к работе и написал первую или две главы. До сих пор я продолжал строить замки, о которых говорил; но теперь замок, который я построил, находился среди руин того старого дома. Однако книга висела у меня. Лишь время от времени я находил время или силы для нескольких страниц. Я начал писать книгу в сентябре 1843 года и написал ее только тогда, когда женился в июне 1844 года.

Мой брак был похож на брак других людей и не представлял особого интереса ни для кого, кроме моей жены и меня. Это произошло в Ротереме в Йоркшире, где ее отец был менеджером банка. Мы были не очень богаты: у нас было около 400 фунтов стерлингов в год, на которые можно было жить. Многие сказали бы, что мы были двумя дураками, столкнувшись вместе с такой нищетой. Могу только ответить, что с того дня я никогда не оставался без денег в кармане и что вскоре у меня появились средства уплатить свой долг. Тем не менее, над нашими головами должно было пройти более двенадцати лет, прежде чем я получил какую-либо плату за какую-либо литературную работу, которая обеспечила бы заметный прирост нашего дохода.

Сразу после нашей свадьбы я оставил охотничью службу на западе Ирландии и присоединился к другой на юге. Это был лучший район, и мне разрешили жить в Клонмеле, довольно важном городе, а не в Банагере, который представляет собой немногим больше деревни. Будучи женатым человеком, я не чувствовал себя комфортно в своем старом доме. Когда я приехал туда холостяком, меня приняли очень любезно, но когда я привез с собой жену-англичанку, мне показалось, что у меня возникло ощущение, что я вообще плохо вел себя по отношению к Ирландии. Когда молодой человек был гостеприимно принят в ирландском кругу, я не скажу, что от него ожидают, что он женится на какой-нибудь молодой женщине в этом обществе; но от него, конечно, ожидают, что он не женится ни на какой молодой женщине. из этого. Я обиделся, и мне пришлось это почувствовать.

С тех пор, как я жил в Банагере, в Ирландии произошли большие перемены, и перемены настолько к лучшему, что я иногда удивлялся упрямству, с которым люди говорили о постоянно плохом состоянии страны. Заработная плата сейчас почти вдвое превышает ту, что была тогда. Почтовое отделение во всяком случае платит за свой сельский труд почти вдвое — 9 шиллингов. в неделю, когда раньше платили 5 шиллингов и 12 шиллингов. в неделю, когда раньше платили 7 шиллингов. Банки появились почти в каждой деревне. Арендная плата выплачивается с более чем английской пунктуальностью. А религиозная вражда между классами, хотя и не умерла еще, но угасает. Вскоре после того, как я прибыл в Банагер в 1841 году, однажды вечером я обедал с католиком. На следующий день один джентльмен-протестант, оказавший мне большое гостеприимство, сообщил мне, что я должен выбрать свою партию. Я не мог сидеть одновременно за протестантским и католическим столом. Такая осторожность теперь была бы невозможна ни в какой части Ирландии. Самоуправление, без сомнения, является неприятностью, и особенно неприятностью потому, что сами профессора этой доктрины совершенно в нее не верят. Вероятно, нет других двадцати человек в Англии или Ирландии, которые были бы настолько ошеломлены и подавлены, если бы гомруль добился своего, как двадцать ирландских членов, которые заявляют, что поддерживают его в Палате общин. Однако не следует ожидать, что подобные неприятности будут устранены в одночасье. Самоуправление, во всяком случае, лучше и легче управляемо, чем восстание в конце прошлого века; это лучше, чем предательство Союза; менее хлопотно, чем чудовищные собрания О'Коннелла; менее опасен, чем Смит О'Брайен и битва в капустном огороде при Баллингэри; и гораздо менее кровавым, чем фенианство. Переход от О'Коннелла к мистеру Батту был естественным упадком политической болезни, которую мы не имели права надеяться на излечение каким-либо одним лекарством.

Когда я был женат год назад, мой первый роман был закончен. В июле 1845 года я взял его с собой на север Англии и доверил рукописи. моей матери, чтобы она сделала с этим все, что могла, среди лондонских издателей. Никто не читал это, кроме моей жены; и, насколько мне известно, ни один из моих друзей никогда не читал ни слова из моего сочинения до того, как оно было напечатано. Она, я думаю, прочитала почти все, к моему большому преимуществу в вопросах вкуса. Я уверен, что никогда не просил друга прочитать ни строчки; и я никогда не читал вслух ни слова из своего сочинения, даже ей. За одним исключением, — о котором я буду упоминать по ходу дела, — я никогда не советовался с другом по поводу заговора и не разговаривал ни с кем о работе, над которой работал. Свою первую рукопись я отдал матери, согласившись с ней, что ей не следует просматривать ее, пока она не отдаст издателю. Я знал, что она не отдала мне должного за ум, необходимый для такой работы. Я мог видеть по лицам и слышать по голосам тех моих друзей, которые были рядом со мной в доме в Камберленде — моей матери, моей сестры, моего зятя и, я думаю, моего брата — что они не ожидал, что я выступлю в качестве одного из семейных авторов. Передо мной на поле стояло трое или четверо, и казалось почти абсурдным, чтобы еще один захотел добавить себя к этому числу. Мой отец написал много — эти длинные церковные описания — весьма неудачно. Моя мать стала одним из популярных авторов того времени. Мой брат приступил к работе, и ему довольно хорошо заплатили за работу. Моя сестра, миссис Тилли, также написала роман, который в то время находился в рукописи, а затем был опубликован без ее имени и назывался Чоллертон. Я мог понять, что эта моя попытка была воспринята как досадное обострение болезни.

Однако моя мать сделала для меня все, что могла, и вскоре сообщила, что книгу должен опубликовать мистер Ньюби с Мортимер-стрит. Ее должны были напечатать за его счет, а половину прибыли он должен был отдать мне. Половина прибыли! Многие молодые авторы ожидают многого от такого предприятия. Могу с уверенностью заявить, что я ничего не ожидал. И я ничего не получил. Я не ожидал ни славы, ни даже признания. Я был уверен, что книга потерпит неудачу, и она действительно провалилась абсолютно. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь читал это в те дни. Если какой-либо критик того времени и обратил на это внимание, то я этого не заметил. Я никогда не задавал никаких вопросов по этому поводу и не писал ни одного письма на эту тему издателю. У меня есть согласие г-на Ньюби в двух экземплярах и одно или два предварительных примечания; но кроме этого я не получил ни слова от мистера Ньюби. Я уверен, что он не обидел меня тем, что ничего мне не заплатил. Вероятно, он не продал пятьдесят экземпляров произведения; но о том, что он продал, он не дал мне отчета.

Я не помню, чтобы я чувствовал какое-либо разочарование или обиду. Я совершенно уверен, что ни одно слово жалобы не сорвалось с моих уст. Думаю, могу сказать, что после публикации я ни разу не сказал о книге ни слова, даже жене. Тот факт, что я написал и опубликовал ее, а также то, что я писал еще одну, ни в малейшей степени не мешал моей жизни и моей решимости сделать все возможное для почтового отделения. В Ирландии, я думаю, никто не знал, что я написал роман. Но я продолжал писать. Макдермоты были опубликованы в 1847 году, а Келли и О'Келли последовали за ними в 1848 году. Я сменил издателя, но не изменил своего состояния. Этот второй ирландский рассказ был послан в мир мистером Колберном, который долгое время был издателем моей матери, который правил на Грейт-Мальборо-стрит и, я полагаю, создал бизнес, который сейчас ведут господа Херст и amp; Блэкетт. Ранее он был партнером г-на Бентли на Нью-Берлингтон-стрит. Я заключил то же самое соглашение, что и раньше, относительно половины прибыли, и с точно такими же результатами. Книгу не только не читали, но и никогда о ней не слышали, во всяком случае в Ирландии. И все же это хорошая ирландская история, намного уступающая «Макдермотам» по сюжету, но превосходящая по способу повествования. Я снова придержал язык и не только ничего не сказал, но и ничего не почувствовал. Любой успех, я думаю, сбил бы меня с ног, но к неудаче я был совершенно готов. Хотя мне очень нравилось писать эти книги, я не предполагал, что, когда придет время их издавать, кто-нибудь соблаговолит их прочитать.

Но что касается О'Келли, возникло обстоятельство, которое заставило меня заняться темой, которая с тех пор часто меня занимала. Я впервые познакомился с критикой. Мой дорогой друг, которому была отправлена ​​эта книга, как и все мои книги, написал мне в Ирландию, что он обедал в каком-то клубе с человеком, пользующимся большим авторитетом среди богов Times газете, и что этот особый бог почти пообещал, что О'Келли будут замечены в этом самом влиятельном из «органов». Эта информация меня очень тронула; но это заставило меня задуматься о том, не было бы уведомление, если бы оно когда-либо появилось, более ценным или, во всяком случае, более честным, если бы оно было составлено другими способами; - если бы, например, автор уведомления был спровоцирован достоинства или недостатки книги, а не дружбы друга. И тогда я решил, что, если я продолжу это авторское дело, я не буду иметь дела ни с одним критиком от своего имени. Я не буду ни просить критики, ни сожалеть о ней, никогда не буду благодарить критика за похвалу и не буду ссориться с ним, даже в душе, из-за порицания. Этого правила я придерживаюсь с абсолютной строгостью и рекомендую всем молодым авторам. То, что можно добиться рекламой среди критиков, никогда не стоит позора. То же самое можно, конечно, сказать и обо всем, что было приобретено постыдным путем. Но в этом деле так легко упасть в грязь. Facilis descensus Averni. Кажется, нет ничего плохого в том, чтобы предложить другу, что несколько слов в том или ином журнале могут оказаться полезными. Но любая похвала, полученная таким образом, должна быть несправедливой по отношению к публике, для обучения которой, а не для поддержки автора, предназначены такие уведомления. И от такого мягкого внушения слишком легко спуститься к ползанию у ног критика, к посылке подарков и, наконец, к взаимопониманию между критиками и критикуемыми. Далее следуют другие пороки, для осуждения которых здесь вряд ли место, хотя я надеюсь, что смогу найти такое место до того, как моя работа будет окончена. Я не обратил внимания на письмо моего друга, но не стал менее внимательным, просматривая The Times. Наконец появился обзор — настоящий обзор в The Times. Я выучил это наизусть и теперь могу передать если не слова, то точный смысл. «О Келли и О'Келли мы можем сказать то же, что хозяин сказал своему лакею, когда тот пожаловался на постоянный запас бараньих окорочков на кухонном столе. «Ну, Джон, ноги баранина — хорошая и сытная еда»; и мы можем сказать также то, что ответил Джон: «Существенные, сэр; да, они существенные, но немного грубоваты». Это была рецензия, и даже она не продала книгу!

От г-на Колберна я получил отчет, показывающий, что было напечатано 375 экземпляров книги, что 140 было продано (я полагаю, тем, кто любил сытную, хотя и грубую пищу), и что он понес потеря 63 фунтов стерлингов, 10 шиллингов. 1½ дня. В правдивости этого рассказа я ни на минуту не сомневался; и я не сомневался в мудрости совета, данного мне в следующем письме, хотя никогда не думал ему повиноваться — n

Грейт-Мальборо-стрит, 11 ноября 1848 года.

Мой дорогой сэр. С сожалением вынужден сообщить, что отсутствие в городе и другие обстоятельства помешали мне раньше узнать о результатах продажи Келли и О'Келли, для чего были предприняты величайшие усилия. были использованы, но тщетно. К сожалению, продажа была настолько маленькой, что потери от публикации были очень значительными; и мне кажется очевидным, что, хотя из-за большого количества публикуемых романов продажи каждого из них, за некоторыми немногими исключениями, должны быть небольшими, тем не менее очевидно, что читатели не любят также романы на ирландские темы. как и на других. Таким образом, вы поймете, что я не могу поощрять вас продолжать писать романы.

Поскольку, однако, я понимаю, что вы почти закончили роман Вандея, возможно, вы окажете мне услугу, взглянув на него, когда будет удобно. - Я остаюсь, &c. &c.

Х. Колберн. н

Это, хотя и не совсем логичное, было рациональным письмом, прямо говорящим чистую правду. Мне не понравились заверения, что «были приложены величайшие усилия», поскольку я полагал, что любые усилия, которые можно было приложить для популярности книги, должны были исходить от автора; он не мог поддержать меня в карьере, которую я начал. Я бы поставил двадцать к одному против собственного успеха. Но, продолжая, я мог потерять только ручку и бумагу; и если бы один шанс из двадцати выпал в мою пользу, то сколько я мог бы выиграть!

О книжной серии HackerNoon: мы предлагаем вам наиболее важные технические, научные и познавательные книги, являющиеся общественным достоянием.

Эта книга является общественным достоянием. Энтони Троллоп (2004). Автобиография Энтони Троллопа. Урбана, Иллинойс: Проект Гутенберг. Получено https://www.gutenberg.org/cache/epub/5978/pg5978-images.html.

Эта электронная книга предназначена для использования кем угодно и где угодно, бесплатно и практически без каких-либо ограничений. Вы можете скопировать ее, отдать или повторно использовать в соответствии с условиями лицензии Project Gutenberg, включенной в данную электронную книгу или на сайте www.gutenberg.org< /a>, расположенный по адресу https://www.gutenberg.org/policy/license.html.. эм>