ЛУЧ СОЛНЦА.

Север и Юг Элизабет Клегхорн Гаскелл входит в серию книг HackerNoon. Вы можете перейти к любой главе этой книги здесь. ГЛАВА XXIX.

ГЛАВА XXIX. н н ЛУЧ СОЛНЦА.

«Некоторые желания приходили мне в голову и смутно ее развеселили, n И одна-две убогие тоскливые радости, n Каждая в бледном нетеплом свете надежды, n Серебря свое хрупкое крыло, пролетели молча — n Мотыльки в лунном луче!» п Кольридж. н

На следующее утро Маргарет принесла письмо от Эдит. Это было ласково и непоследовательно, как у писателя. Но эта привязанность была очаровательна для нежной натуры Маргарет; и она выросла с непоследовательностью, поэтому не осознавала этого. Оно заключалось в следующем: —

«О, Маргарет, ради того, чтобы увидеть моего мальчика, стоит съездить из Англии! Он превосходный малый, особенно в своей шапочке, и особенно в той, которую вы ему прислали, добрая, изящная, настойчивая барышня! Вызвав зависть у всех здесь матерей, я хочу показать его кому-нибудь новому и услышать новые восхищенные выражения; может быть, в этом вся причина; возможно, это не так, нет, возможно, к этому примешана лишь некоторая родственная любовь; но я так хочу, чтобы ты пришла сюда, Маргарет! Я уверен, что это было бы самое лучшее для здоровья тети Хейл; все здесь молоды и здоровы, и небо у нас всегда голубое, и солнце всегда светит, и оркестр играет восхитительно с утра до вечера; и, возвращаясь к бремени моей песенки, мой ребенок всегда улыбается. Я постоянно хочу, чтобы ты отняла его у меня, Маргарет. Это не означает, что он делает; именно эта вещь прекраснейшая, изящнейшая, лучшая. Думаю, я люблю его гораздо больше, чем своего мужа, который становится толстым и сварливым — то, что он называет «занятым». Нет! он не. Он только что вернулся с новостями о таком очаровательном пикнике, устроенном офицерами «Хазарда», стоящего на якоре в бухте внизу. Поскольку он принес такую ​​приятную новость, я отказываюсь от всего, что только что сказал. Разве кто-то не обжег себе руку за то, что сказал или сделал что-то, о чем сожалел? Ну, а я свою сжечь не могу, потому что мне будет больно, и шрам будет некрасивый; но я откажусь от всего, что сказал, как можно быстрее. Космо такая же милая, как малышка, и ничуть не полная и такая же недовольная, как всегда был муж; только иногда он очень, очень занят. Я могу сказать, что без любви — супружеского долга — где я была? — мне нужно было однажды сказать что-то очень особенное, я знаю. О, вот это — Дорогая Маргарет! — ты должна прийти ко мне; как я уже говорил, это пойдет на пользу тете Хейл. Пусть врач пропишет ей это. Скажите ему, что вред ей причиняет дым Мильтона. Я не сомневаюсь, что это действительно так. Три месяца (вы не должны приезжать ради меньшего) этого восхитительного климата, солнечного света и винограда, такого же обычного, как ежевика, вполне вылечили бы ее. Я не спрашиваю дядюшку (Здесь письмо стало более сдержанным и написанным лучше. Мистер Хейл сидел в углу, как непослушный ребенок, за то, что отказался от жизни.) - потому что, осмелюсь сказать, он не одобряет войну, солдат и музыкальные оркестры; по крайней мере, я знаю, что многие несогласные являются членами Общества мира, и боюсь, что он не захочет приехать; но если бы он захотел, дорогой, скажи, пожалуйста, что мы с Космо сделаем все возможное, чтобы сделать его счастливым; а я спрячу красный плащ и шпагу Космо и заставлю оркестр играть всякие серьезные, торжественные вещи; или, если они действительно разыгрывают помпезность и тщеславие, то это должно быть в двойном замедлении. Дорогая Маргарет, если он захочет сопровождать вас и тетю Хейл, мы постараемся сделать это приятным, хотя я очень боюсь любого, кто сделал что-нибудь из совести. Надеюсь, ты никогда этого не делал. Скажи тете Хейл, чтобы она не приносила с собой теплую одежду, хотя я боюсь, что в этом году ты сможешь приехать уже поздно. Но вы понятия не имеете, какая здесь жара! Я попыталась надеть свою красавицу-индийскую шаль на пикник. Я продолжал читать пословицы, пока мог; «Гордость должна сохраниться» — и такие полезные кусочки сути; но это было бесполезно. Я была как мамина собачка Тайни в слоновьих попонах; задушен, спрятан, убит моими нарядами; поэтому я превратил его в великолепный ковер, на котором мы все могли бы сесть. Вот мой мальчик, Маргарита, если ты, как только получишь это письмо, не соберешь свои вещи и не пойдешь прямо к нему, я подумаю, что ты потомок царя Ирода!»

Маргарет жаждала одного дня из жизни Эдит – ее свободы от забот, ее веселого дома, ее солнечного неба. Если бы желание могло перенести ее, она бы ушла; всего на один день. Она жаждала сил, которые дала бы такая перемена, — хотя бы на несколько часов побыть посреди этой яркой жизни и снова почувствовать себя молодой. Еще нет двадцати! и ей пришлось выдержать такое сильное давление, что она почувствовала себя довольно старой. Это было ее первое ощущение после прочтения письма Эдит. Затем она прочитала его еще раз и, забыв о себе, позабавилась его сходством с Эдит и весело смеялась над ним, когда миссис Хейл вошла в гостиную, опираясь на руку Диксона. Маргарет полетела поправлять подушки. Ее мать казалась более слабой, чем обычно.

— Над чем ты смеялась, Маргарет? — спросила она, как только оправилась от напряжения, устроившегося на диване.

«Сегодня утром я получил письмо от Эдит. Мне прочитать тебе, мама?»

Она прочитала его вслух, и какое-то время оно, казалось, заинтересовало ее мать, которая все время задавалась вопросом, какое имя Эдит дала своему мальчику, и предлагала все возможные имена и все возможные причины, по которым следует дать каждое из этих имен. В самый разгар этих чудес пришел мистер Торнтон и принес еще одно подношение фруктов для миссис Хейл. Он не мог — точнее, не хотел — отказать себе в удовольствии увидеть Маргарет. У него не было в этом никакой цели, кроме настоящего удовлетворения. Это было твердое своенравие человека, обычно наиболее разумного и сдержанного. Он вошел в комнату, сразу заметив факт присутствия Маргарет; но после первого холодного и отдаленного поклона он, казалось, уже никогда больше не спускал с нее глаз. Он остался только для того, чтобы преподнести свои персики – сказать несколько нежных, добрых слов – а затем его холодные обиженные глаза встретились с Маргарет и серьезно прощались, когда он вышел из комнаты. Она села молча и бледная.

«Знаешь, Маргарет, мне действительно начинает нравиться мистер Торнтон».

Сначала нет ответа. Затем Маргарет выдавила ледяное «А ты?»

"Да! Я думаю, что его манеры действительно становятся более отточенными».

Голос Маргарет теперь звучал более нормально. Она ответила:

«Он очень добрый и внимательный — в этом нет никаких сомнений».

«Интересно, что миссис Торнтон никогда не звонит. Она должна знать, что я болен из-за водяной кровати».

«Смею сказать, она слышит о вашем настроении от своего сына».

— И все же мне хотелось бы ее увидеть. У тебя здесь так мало друзей, Маргарет».

Маргарет почувствовала то, что было в мыслях ее матери: нежное желание выразить доброту какой-нибудь женщины к дочери, которая вскоре могла остаться без матери. Но она не могла говорить.

— Как вы думаете, — сказала миссис Хейл после паузы, — что вы могли бы пойти и попросить миссис Торнтон прийти ко мне? Только один раз — не хочу доставлять хлопот».

— Я сделаю все, если ты этого пожелаешь, мама, но если… но когда придет Фредерик…

«Ах, конечно! мы должны держать наши двери закрытыми, мы не должны никого впускать. Я едва знаю, смею ли я желать, чтобы он пришел или нет. Иногда мне кажется, что я бы предпочел этого не делать. Иногда он мне снятся в таких страшных снах».

«Ой, мама! мы позаботимся. Я вставлю руку в засов раньше, чем ему будет нанесен хоть малейший вред. Доверьте заботу о нем мне, мама. Я буду охранять его, как львица своего детеныша».

«Когда мы сможем услышать его мнение?»

«Еще не неделю, а может, и больше».

«Мы должны вовремя отослать Марту. Никогда не стоит держать ее здесь, когда он придет, а потом в спешке отсылать ее».

«Диксон обязательно напомнит нам об этом. Я подумал, что если нам понадобится помощь по дому, пока он здесь, мы могли бы позвать Мэри Хиггинс. У нее очень мало работы, и она хорошая девочка, и, я уверен, будет стараться изо всех сил, и будет спать дома, и ей никогда не придется подниматься наверх, чтобы знать, кто в доме». /п>

"Как вы предпочитаете. Как Диксону будет угодно. Но, Маргарет, не употребляй эти ужасные слова Милтона. «Недостаток работы» — это провинциализм. Что скажет твоя тетя Шоу, если по ее возвращении услышит, что ты им пользуешься?»

«Ой, мама! не пытайтесь сделать из тети Шоу пугало, — сказала Маргарет, смеясь. «Эдит переняла все виды военного жаргона от капитана Леннокса, а тетя Шоу никогда не обращала на это внимания».

«Но у вас это заводской сленг».

«А если я живу в фабричном городе, я должен говорить на фабричном языке, когда захочу. Да, мама, я мог бы удивить тебя множеством слов, которых ты никогда в жизни не слышала. Не думаю, что ты знаешь, что такое ручка».

«Не я, дитя. Я знаю только, что это звучит очень вульгарно; и я не хочу слышать, как вы его используете».

— Очень хорошо, дорогая мама, я не буду. Только вместо этого мне придется использовать целое поясняющее предложение».

«Мне не нравится этот Милтон», — сказала миссис Хейл. «Эдит совершенно права, говоря, что мне так плохо от дыма».

Маргарет вздрогнула, когда ее мать сказала это. Ее отец только что вошел в комнату, и она больше всего беспокоилась о том, чтобы слабое впечатление, которое она видела в его сознании о том, что воздух Милтона повредил здоровью ее матери, не усугубилось и не получило никакого подтверждения. Она не могла сказать, слышал ли он то, что сказала миссис Хейл, или нет; но она начала торопливо говорить о других вещах, не подозревая, что мистер Торнтон следует за ним.

«Мама обвиняет меня в том, что я набрался большого количества пошлости с тех пор, как мы приехали в Мильтон».

«Пошлость», о которой говорила Маргарет, относилась исключительно к использованию местных слов, и это выражение возникло в результате разговора, который они только что вели. Но брови мистера Торнтона потемнели; и Маргарет вдруг почувствовала, как ее речь может быть понята им неправильно; поэтому, в естественном сладком желании избежать ненужной боли, она заставила себя пойти вперед с небольшим приветствием и продолжить то, что говорила, прямо обращаясь к нему.

— Итак, мистер Торнтон, хотя слово «ручка» звучит не очень красиво, разве оно не выразительно? Мог ли я обойтись без него, говоря о том, что оно представляет? Если использовать местные слова вульгарно, то в Лесу я был очень вульгарен, не так ли, мама?»

Для Маргарет было необычно навязывать другим свою тему разговора; но в данном случае она так старалась не допустить, чтобы мистер Торнтон почувствовал досаду из-за слов, которые он случайно услышал, что только когда она закончила говорить, она вся покраснела от сознания, тем более, что мистер Торнтон казался с трудом понимал суть и значение того, что она говорила, но прошел мимо нее с холодной сдержанной церемониальностью, чтобы поговорить с миссис Хейл.

Его вид напомнил ей о желании увидеть свою мать и поручить Маргарет ее заботе. Маргарет, сидевшая в горящем молчании, досадованная и стыдящаяся своих трудностей с удержанием своего правильного места и своего спокойного беспамятства сердца, когда мистер Торнтон был рядом, услышала медленную мольбу своей матери, чтобы миссис Торнтон пришла и навестила ее; скоро увидимся; завтра, если бы это было возможно. Мистер Торнтон пообещал, что она должна немного поговорить, а затем ушел; и движения и голос Маргарет, казалось, сразу освободились от каких-то невидимых цепей. Он никогда не смотрел на нее; и все же старательное избегание его глаз говорило о том, что он каким-то образом точно знал, где, если они случайно упадут, они остановятся на ней. Если она говорила, он не выказывал никакого внимания, и все же его следующая речь, обращенная к кому-либо другому, была изменена тем, что она сказала; иногда на то, что она заметила, был выраженный ответ, но данный другому человеку, как бы без ее внушения. Дело было не в дурных манерах невежества; это была умышленная невоспитанность, возникшая в результате глубокой обиды. В то время это было намеренно; потом раскаялся. Но никакой глубокий план, никакая продуманная хитрость не могли бы помочь ему так хорошо. Маргарет думала о нем больше, чем когда-либо прежде; не с каким-либо оттенком того, что называется любовью, а с сожалением, что она так глубоко ранила его, — и с кротким, терпеливым стремлением вернуться к прежней позиции враждебной дружбы; ибо положение друга было тем, что, по ее мнению, он занимал по отношению к ней, а также к остальным членам семьи. В ее поведении по отношению к нему было довольное смирение, словно немое извинение за слишком резкие слова, ставшие реакцией на дела дня бунта.

Но он горько возмутился этими словами. Они звенели у него в ушах; и он гордился чувством справедливости, которое заставляло его делать все доброе, что он мог оказать ее родителям. Он ликовал от силы, которую проявлял, заставляя себя смотреть ей в глаза всякий раз, когда ему приходила в голову мысль о каком-либо действии, которое могло бы доставить удовольствие ее отцу или матери. Он думал, что ему не нравится видеть того, кто так сильно его оскорбил; но он ошибся. Было жгучее удовольствие находиться с ней в комнате и чувствовать ее присутствие. Но он не умел хорошо анализировать собственные мотивы и, как я уже сказал, ошибался.

О книжной серии HackerNoon: мы предлагаем вам наиболее важные технические, научные и познавательные книги, являющиеся общественным достоянием.

Эта книга является общественным достоянием. Элизабет Клегхорн Гаскелл (2003). Север и юг. Урбана, Иллинойс: Проект Гутенберг. Получено https://www.gutenberg.org/cache/epub/4276/pg4276-images.html.

Эта электронная книга предназначена для использования кем угодно и где угодно, бесплатно и практически без каких-либо ограничений. Вы можете скопировать ее, отдать или повторно использовать в соответствии с условиями лицензии Project Gutenberg, включенной в данную электронную книгу или на сайте www.gutenberg.org< /a>, расположенный по адресу https://www.gutenberg.org/policy/license.html.. эм>